Был такой известный меньшевик Борис Николаевский (на фото в шапке). После того, как в 20-х гг. большевики вытурили его из СССР, он осел сначала в Германии, а после 1933 г. во Франции. В эмиграции быстро стал историком революционного движения, собрал у себя солидный документальный архив. Если помните (или знаете) с ним в середине 30-х даже специально встречался Бухарин (он уговаривал Николаевского продать архив Карла Маркса СССР).

К чему я о нем вообще?

Интересна личность рассказчика Марченко. В Гражданскую он воевал за деникинцев, но после их проигрыша остался в СССР и как-то приспособился к жизни, работал учителем. В начале 30-х его как "беляка" немного поприжали "компетентные органы", он даже получил небольшой срок, но, в общем, тихо-мирно жил потом в Киеве и так же работал.

А потом началась война и пришли немцы. Разумеется, как "жертва режима", он остался в городе и стал коллаборантом. Собственно, именно под немцами он и расцвел. Из-под его пера посыпался вал рассказов, повестей, фельетонов, статей в коллаборантской прессе. Причем многим он запомнился злобным антисемитом. Вообще наши коллаборанты, видя, что немцы тотально убивают всех евреев, постарались как-то дистанцироваться от животного антисемитизма, считая его "немецким делом". Но некоторые (я имею ввиду из русских), в их числе и Марченко, напротив, стали перегибать. После отступления немцев горе-писака ушел с ними, а после войны избежал репатриации и остался в Германии. После перебрался в США, где уже жил и Николаевский. Но письмо написано Николаевскому еще из Германии (вернее, того, что от нее осталось в 1950).

Ладно, не буду пересказывать всего письма, читайте сами (далее: жирный текст в квадратных скобках — мои пояснения, остальной в обычных скобках — оригинальный, Марченко).

18.10.1950

Глубокоуважаемый Борис Иванович!

Я не знаю в точности, что такое "национальная рада" и не знаю, существовала ли такая в природе. О ней говорили (кто – с почтением, кто – с иронией), но добраться до нее и понять ее – было трудно. Помню, что в конце ноября мне по некоторым делам театрального института, которым я тогда заведывал, пожелалось связаться с этой национальной радой, но когда я стал расспрашивать о том, где она и из кого она состоит, на меня так опасливо зашикали, как будто я спрашивал, где находится штаб повстанцев или главная мастерская фальшивомонетчиков. В конце концов мне пообещали "довети до видома" Национальной Рады мое дело, но самого меня на ее очи не пустили, а примерно через неделю сообщили мне, что в интересующем меня деле (вопрос касался кредитов) Национальная Рада «мена поддержит». Этим все и окончилось. Была ли эта поддержка, в чем она выражалась и кто меня поддерживал я не знаю, но нужных кредитов я не получил.

Аналогичные операции (не с деньгами,а с товарами) проводились и в аптекоуправлении.

***

К сожалению, глубокоуважаемый Борис Иванович, ничего большего я Вам сказать не могу. Знаю, что мало, но на большее я не способен. Если мои отрывки будут Вам хоть чем-нибудь полезны, буду очень рад. Если Вам понадобятся кое-какие подробности, покорно прошу обращаться без стеснения.

Два- три слова о себе. Я все еще сижу в Гамбурге, и неизвестно, когда смогу выехать, да и смогу ли? Дело в том, что сейчас по отношению к нашему брату (к бывшим советским) отношение жесткое: нас в США не пускают. Американцы, обжегшись на корейском молоке, стали дуть на дипивскую воду. Возможно, что они в своей осторожности и правы, но мне от этого не легче. Покамест жду: благо, жизнь меня к терпению приучила.

У Вас, я знаю, много сдвигов. Хорошо! Многое, конечно, непростительно опаздывает, но что ж ты поделаешь! Хорошо, что хоть сейчас есть сдвиги, но... далеко ли сдвинутся они?

Жму Вашу руку и желаю вам всего доброго.

P.S. Если сочтете нужным и возможным, хотя бы в двух словах сказать мне Ваше мнение о моих рукописях, я буду Вам очень благодарен.